Отправлено: 15.08.07 02:39. Заголовок: Стихотворения о Че
Наши кони идут к деревушке, где ты был убит, команданте. Как в политике, пропасть — и слишком налево, и слишком направо. Отпустите поводья, мучачос, коням руководство отдайте, может, вывезут к месту,— иначе мы сгинем напрасно. Скал угрюмые скулы. В них есть партизанское что-то. Ветер, словно ваятель, с тоскою и болью их высек. Облака тяжелы, неподвижны над вами, леса и болота, как усталые мысли нахмуренных гор боливийских. Вверх и вверх мы стремимся, как будто уходим от чьей-то погони. Лучше — к призракам в горы, чем сжиться с болотною тиной. Мне диктуют ритм этих строчек поклацивающие подковы, спотыкающиеся о камни на смертельной тропе серпантинной. Но плохие поводья — нервы. Я не то что особенно трушу, но бессмертия трупный запах ощущаю нервами всеми. Вспоминать о тебе, команданте,— перевертывает всю душу, и внутри тишина такая, что похоже — землетрясенье. Команданте, тобой торгуют, набивая цену повыше, ко твое дорогое имя продают задешево слишком. Не чужими, своими глазами, команданте, я видел в Париже твой портрет, твой берет со звездою, на модерных «горячих штанишках». Борода твоя, команданте, на брелоках, на брошках, на блюдцах. Ты был пламенем чистым при жизни. В дым тебя превращают, и только. Но ты пал, команданте, во имя справедливости, революции — не затем, чтобы стать рекламой для коммерции «левого» толка. Ты пристрелен был в этой школе. Конь мой замер: «Где ключ от школы?» Нелюдимо молчат крестьяне. В их глазах виноватая тайна. Дверь на ржавом замке висячем. В окна глянешь — темно и голо, и стена бела, словно парус корабля, где нет капитана. Дремлет колокол сельский старинный. Тянет пьяница пиво из банки. У дверей навоз лошадиный, как посмертные хризантемы. Повторяю: «Где ключ от школы? Ключ! Понятно?!» — кричу по-испански. «Мы не знаем, сеньор, не знаем...» Не пробьешь крестьян, словно стены. Где же все-таки ключ от школы, от души твоей, команданте? Что ж, пора нам обратно, мучачос. Облака беременны громом. Этот ключ — он в руках у тайны, и попробуйте-ка достаньте! Только подлинный ключ — не отмычку! Ведь ничто не решается взломом. Понимаю я вас, мучачос — столько в ваших сердцах наболело. Так и рвутся к винтовке руки, так и просятся — за пулемет. Если тянут вас вправо, мучачос, вы — налево, всегда налево, не левее главной дороги, ибо пропасть иначе вас ждет. Твои руки, Че, отрубили, там, на площади Валье-Гранде, чтобы снять отпечатки пальцев. (Может, в спешке «пришили» другого.) Но мятежные руки мучачос — это руки твои, команданте, и никто отрубить их не сможет, а отрубят — вырастут снова. Доверяйтесь коням, мучачос, а не просто порывам юным. У коней крестьянская мудрость — ничего, что она пожилая. В небе кружит над вами коршун, поводя своим хищным клювом, свои когти пока поджимая, но нацелено жертв поджидая.
Читаю лежа, тихим воскресеньем, на ложе моем спокойном, на подушке мягкой, под чистым покрывалом, прикасаясь к камню, грязи, крови, блохам, жажде, моче и астме: индейцы хмурые не понимают, солдаты не понимают, сеньоры теоретики не понимают, рабочие, крестьяне не понимают... Ты кончил чтенье, твои глаза застыли (в каком из захолустий ветра?). А книга горит в руках, я положил ее, открытую, горячую, как угли, себе на грудь. И ощущаю, как последние слова всплывают из черноты бездонного провала: Инти, Паблито, Эль Чино, Анисето. Кольцо облавы и радио армейское, вещающее ложь. И месяц тоненький, в том месте, где лига до Игераса и две до Пукарэ. А вслед за этим тишина. И все страницы вышли. И все это становится нешуточным. Все вскоре кончится. Все кончится. И запылает. Погасло. Разгорится вновь.
Николас Гильен, "ВОСКРЕСНОЕ ЧТЕНИЕ. Памяти Эрнесто Че Гевары"
I Ах ты, горе-вояка, боливийский солдат, неспроста тебе мистер Джонсон дал автомат, Джонсон дал автомат, ах ты, горе-вояка, мистер дал автомат. II И Баррьентос немедля, боливийский солдат, приказал тебе, чтобы был расстрелян твой брат, был расстрелян твой брат, ах ты, горе-вояка, ведь расстрелян твой брат. Ill В мертвом сердце Гевары, боливийский солдат, Аргентины и Кубы смолк священный набат, смолк священный набат, ах ты, горе-вояка, смолк священный набат. IV Че Гевара был другом, боливийский солдат, угнетенных народов — вот в чем он виноват, вот в чем он виноват, ах ты, горе-вояка, в этом он виноват. V Слышишь, стонет гитара, боливийский солдат, но ее мы настроим не на траурный лад, не на траурный лад, ах ты, горе-вояка, не на траурный лад. VI Нынче время не плакать, боливийский солдат, а решать, где ты встретишь грозный час баррикад, грозный час баррикад, помни, горе-вояка, грозный час баррикад. VII Твою верную службу, боливийский солдат, за гроши покупает президент-казнокрад, президент-казнокрад, ах ты, горе-вояка, президент-казнокрад. VIII Слишком долго ты дремлешь, боливийский солдат, мир проснулся с зарею — то рассвет, не закат, то рассвет, не закат, ах ты, горе-вояка, то рассвет, не закат. IX Выбирай же дорогу, боливийский солдат, будет трудно, и все же ты не бойся преград, ты не бойся преград, ах ты, горе-вояка, ты не бойся преград. X И тогда ты узнаешь, боливийский солдат, что за братоубийство не бывает наград, не бывает наград, ах ты, горе-вояка, не бывает наград
Как будто Сан-Мартин обнял Марти. Как будто брат впервые встретил брата. Как будто аргентинская Ла-Плата с Гаваной повстречалась на пути — вот так душа Гевары обняла Фиделя. Вспышкой сделалось объятье: ведь тем светлей друзей рукопожатье, чем тягостней вокруг слепая мгла. И нету смерти. Что такое смерть, раз не смогли свинец и сталь посметь и посягнуть на память о герое? Фидель и Че. Вдвоем, но как один. Хосе Марти, и рядом — Сан-Мартин. Единый подвиг, но героев —двое.
Странной, уродливой розой из камня ты распустился на нефти, Каракас, а под отелями и бардаками спят конкистадоры в ржавых кирасах. Стянет девчонка чулочек ажурный, ну а какой-нибудь призрак дежурный шпагой нескромной, с дрожью в скелете дырку просверливает в паркете. Внуки наставили нефтевышки, мчат в лимузинах, но ждет их расплата — это пропарывает покрышки шпага Колумба, торча из асфальта. Люди танцуют одной ногою, Не зная — куда им ступить другою. Не наступите, ввалившись в бары, на руки отрубленные Че Гевары! В коктейлях соломинками не пораньте выколотые глаза команданте! Темною ночью в трущобах Каракаса тень Че Гевары по склонам карабкается. Но озарит ли всю мглу на планете слабая звездочка на берете? В ящичных домиках сикось-накось здссь не центральный — анальный Каракас. Вниз посылает он с гор экскременты на конкистадорские монументы, и низвергаются мщеньем природы “агуас неграс” — черные воды, и на зазнавшийся центр наползают черная ненависть, черная зависть. Все, что зовет себя центром надменно, будет наказано — и непременно! Между лачугами, между халупами черное чавканье, черное хлюпанье. Это справляют микробовый нерест черные воды — “агуас неграс”. В этой сплошной, пузырящейся плазме мы, команданте, с тобою увязли. Это прижизненно, это посмертно — мьерда, засасывающая мьерда. Как опереться о жадную жижу, шепчущую всем живым: “Ненавижу!”? Как, из дерьма вырываясь рывками, Драться отрубленными руками?
Здесь и любовь не считают за счастье. На преступленье похоже зачатье. В жиже колышется нечто живое. В губы друг другу въедаются двое. Стал для голодных единственной пищей их поцелуй, озверелый и нищий, а под ногами сплошная трясина так и попискивает крысино... О, как страшны колыбельные песни в стенах из ящиков с надписью “Пепси” там, где крадется за крысой крыса в горло младенцу голодному взгрызться, и пиночетовские их усики так и трепещут: “Вкусненько... вкусненько Страшной рекой, заливающей крыши, крысы ползут, команданте, крысы. И перекусывают, как лампочки, чьи-то надежды, привстав на лапочки... Жирные крысы, как отполированные. Голод — всегда результат обворовывания. Брюхо набили крысы-ракеты хлебом голодных детишек планеты. Крысы-подлодки, зубами клацающие,— школ и больниц непостроенных кладбища. Чья-то крысиная дипломатия грудь с молоком прогрызает у матери. В стольких — не совести угрызения, а угрызенье других — окрысение! Все бы оружье земного шара, даже и твой автомат, Че Гевара, я поменял бы, честное слово, просто на дудочку крысолова! Что по земле меня гонит и гонит? Голод. А по пятам, чтоб не смылся, не скрылся,— крысы, из трюма Колумбова крысы. Видя нсемирный крысизм пожирающий, видя утопленные утопии, я себя чувствую, как умирающий с голоду где-нибудь в Эфиопии. Карандашом химическим сломанным Номер пишу на ладони недетской. Я— с четырехмиллиардным номером в очереди за надеждой. Где этой очереди начало? Там, где она кулаками стучала В двери зиминского магазина, а спекулянты шустрили крысино. Очередь, став затянувшейся драмой, Марш человечества — медленный самый. Очередь эта у Амазонки тянется вроде сибирской поземки. Очередь эта змеится сквозь Даллас, хвост этой очереди — в Ливане. Люди отчаянно изголодались по некрысиности, неубиванью! Изголодались до невероятия по некастратии, небюрократии! Как ненавидят свою голодуху изголодавшиеся по духу! В очередь эту встают все народы хоть за полынной горбушкой свободы. И, послюнив карандашик с заминкой, вздрогнув, я ставлю номер зиминский на протянувшуюся из Данте руку отрубленную команданте...
Мой народ - могучая рать, Мой народ неистов и смел, Он рожден для доблестных дел, Ни смерти, ни голоду нас не смять.
Много копий у наших врагов, Но народ мой испытан в сражениях, Никогда не носить нам оков, Никогда не стоять на коленях.
Пусть слабые духом немеют, Пусть в страхе трясутся пигмеи, Предатели ждут своей кары. Мечутся белые чайки, Прячутся в скалы гагары, Сбивабтся в робкие стайки.
Буревестник парит над волнами, Молнии черной подобен, Он знает - победа за нами, И точу солнца не скроют.
Куба - как гордая птица, Реет над морет седым, И крылья ее - две зарницы, Надежды - мы победим!
Зловещий гигант-кровопийца, Ты не добьешься поклона, Кубинец всегда будет биться - До последнего биться патрона!
Не одни мы встречаем рассвет, Нашей победы ровестник, - Приносит нам братский привет Ликующий буревестник!
Мы пойдем путем испытаний, Готовые к пыткам любым, Наша надежда - как знамя, Мы знаем, что мы победим!
И если в дымящийся пепел Наш край превратится родной, Звезду - наш немеркнуший вымпел, Подымем над смертью самой.
Мы не отступим, мы устоим, Мы будем верны свободе, И мы победим в нашем трудном походе, Мы победим!
Да, он был молодым, безрассудным и смелым, И один лишь порыв неизменно владел им - Он стремился к звезде, озарявшей ночной небосвод. И, как будто в бреду, напрягаясь всем телом, Он смотрел на нее, повторяя: "Вперед, вперед!"
И в ужастную ночь, в тюремном подвале, В час, когда палачи его зверски пытали, Повторял он: "Свобода придет!" И распухшие губы беззвучно шептали: "Не сдавайтесь, вперед, вперед!"
Ни в морях, ни на суше покоя не зная, Он мечтал об одном: чтоб звезда золотая Озарила ночной небосвод. И в последний свой час он сказал, умирая: "Не сдавайтесь, вперед, вперед!"
От глубокого сна не очнуться герою, И костре его сердца засыпан золою, Но звенит его голос и снова зовет, Над решетками смерти взлетая весною: "Не сдавайтесь, вперед, вперед!"
Не потому, что ты пал, В мире твой свет воссиял, Просто Правды огненный конь Выше, чем пьедестал. Между ветром и тучами гор Не померкнет вовек твой взор. Не из-за взорванной тишины, Не потому, что тебя сожгли, А потому что от нас в лесах Скрыли тебя под ковром земли, Мы скажем, что нет ни преград, ни мук, Мешающих встрече с тобою, друг, Наш Команданте, Че Гевара. Северная Америка нагло ржет Всеми зубами во весь свой рот, В долларах плещется, как в молоке И маской хохочущей предстает. Но, хоть из металла тело твое, Оно поднимается ввысь легко И партизан, словно слепней рой, Жаля, торопит в последний бой. Имя же стало раной солдат И, как звезда, освещает ад. В оргию ночи пала она, И грянула - полная тишина. По скромности ты молчишь о себе, Но мы говорим всегда и везде - Наш Команданте - Че Гевара. Ты всюду: в индейской реальности снов, Во вспененных толпах мятежных рабов, В бензине, в селитре, в пампасах из кож, В соли и сахаре тростников, В мягких бананах, в какао-бобах И в кофе, заваренном на слезах. Живая скульптура из кожи и плоти, О благе других в постоянной заботе, Как злобно тебя разрушали враги!.. О, как ненавидели люто они Нашего друга и Команданте Че Гевару! Лицо просветленное с бородой Вся Куба чтит, словно лик святой. Твой голос знает и млад, и стар - Он без приказов повелевал. Приказ соратника - светлый зов, И воля друга царит без слов. Нежный товарищ - суровый вождь Взнуздает ветер, прогонит дождь. Он - каждый день - солдат и министр, Простой с людьми, но сложный, как жизнь. Светлый человек: чист как дитя... Друг, Родина гордо зовет тебя - Наш Команданте - Че Гевара. Выцвела старая рваная форма, Но в ней ты понесся в сражение снова. В сельву низин - с горных высот... Винтовка и слово - идеи оплот. И ты обнаженные души их Сердцем до самых глубин постиг. Бинту обжигающему желанна Неторопливая роза раны. Пример Гевары - лучший пример Для тех, кто покуда остался цел. И мы отправляемся за тобой В надежде, что ты поведешь нас в бой. И лишь для того хотим умереть, Чтобы жить так же, как ты встретил смерть, Чтобы пройти по земле свой круг Так, как прошел его ты, наш друг И Команданте, Че Гевара.
Больше созревших зерен Маиса в одном початке, Чем людей у Фиделя Кастро, Прибывших на шхуне "Гранма". Море, вздымая волны, Их буйный шаг провожало, И ветер струился на лицах Еще безбородых отважных. Одни здесь ранены были, Другие с жизнью расстались, А третьи - числом чуть больше, Пошли по дороге славы. Сперва пошли они в Сьерру - Их сердце туда послало. И там - на самой вершине, Где плещут орлы крылами, В своей командной ставке Сказал им Фидель Кастро: Мы спустимся вниз и равнина Морем из ружей станет.
Земля с голубыми горами И грохотом рек - Ориенте, Провинция дальних просторов, Глубоких седых ущелий. Зажигает свирепое солнце Свой медальон из света Меж сонных кофейных плантаций, Лиан неусыпно-цепких. Неудержимо как ветер Войско Фиделя Кастро - Вождя-Командантеа смелых Рабочих и земледельцев, Студетов - цветов рассвета. Вширь расходясь как веер, Войско Фиделя Кастро, Неудержимо как ветер, В сторону рабской Кискейи Бежит Батиста позорный И ворон кроваво-крылый Каркает вслед самолету. Улица полнится шумом, Шумом полнится площадь, И бороды черной рекою На груди наших юных старцев.
Если ночь будет лунной, поеду в Сантьяго-де-Куба, поеду в Сантьяго. Запрягу вороные буруны и поеду в Сантьяго. Заколышется лунное пламя. Поеду в Сантьяго. Когда пальмы замрут журавлями, поеду в Сантьяго. Когда станет медузой коряга, поеду в Сантьяго. Поеду в Сантьяго с Фонсекою рыжеволосым. Поеду в Сантьяго. К Ромео, Джульетте и розам поеду в Сантьяго. О Куба! О, ритмы сухого гороха! Поеду в Сантьяго. О, гибкое пламя, зеленая кроха! Поеду в Сантьяго. Кайманы. Табак. Тростниковые струны. Поеду в Сантьяго. Ведь я говорил, что поеду в Сантьяго - запрягу вороные буруны и поеду в Сантьяго. Шпоры бриза и рома. Поеду в Сантьяго. Кораллы и дрема. Поеду в Сантьяго. Песок и прилив бездыханный. Поеду в Сантьяго. Белый зной. Восковые бананы. Поеду в Сантьяго. Зеленый твой сахар, о Куба! О, радуга вздоха и праха! Поеду в Сантьяго.
Дальняя даль никому не помешала Мы собрались со всего земного шара Мы собрались за чертою океана Здесь на твоей молодой земле Гавана
Небо надо мной, небо надо мной, как сомбреро как сомбреро. Берег золотой, берег золотой, Варадеро, Варадеро. Куба далека, Куба далека, Куба рядом, Куба рядом Это говорим, это говорим мы.
Ты заиграй, зазвени над миром радость Тысячи рук мы сплетаем камарадас Тысячи глаз на тебя глядят Гавана Тысячи раз говорим мы неустанно
Небо надо мной, небо надо мной, как сомбреро как сомбреро. Берег золотой, берег золотой, Варадеро, Варадеро. Куба далека, Куба далека, Куба рядом, Куба рядом Это говорим, это говорим мы.
Жить и любить это счастье нам досталось Пусть навсегда от земли отступит старость Мы это жизнь на огромном белом свете Мы это мир, а столетья на столетье.
Небо надо мной, небо надо мной, как сомбреро как сомбреро. Берег золотой, берег золотой, Варадеро, Варадеро. Куба далека, Куба далека, Куба рядом, Куба рядом Это говорим, это говорим мы.
В Антильском, Антильском море - Карибским зовут его так же - Исхлестанна злыми валами И легкою пеной украшена, Под солнцем - оно ее гонит, А ветер назад отгоняет, А слезы живут только в песне - Качается Куба на карте: Зеленая длинная ящерица С глазами, как влажные камни.
Венец из колючих стеблей Ей плетет тростниковый сахар, Но он не похож на корону, Ведь носит его раба. Царица в плаще - если издали, С изнанки плаща - служанка, Печальнее всех печальных Качается Куба на карте: Зеленая длинная ящерица С глазами, как влажные камни.
Но ты, у берега моря Стоящий на крепкой страже Морской тюремщик, запомни Высоких копий сверкание, Волов нарастающий грохот, Язык языков пожара И ящерицу, что проснулась, Чтоб вытащить когти из карты: Зеленая длинная ящерица С глазами, как влажные камни.
Как мне назвать Гавану? Смуглой, соленой, славной? Ах, слова мои - только пена, И уже не вмещает краски, Плоды, и цветы, и женщин, Землю, море и стены... А гитара под пальцами негра Расскеает закатное небо, И пейзаж истекает шелком, Солнцем, пальмами, аквамарином.
Из чистой платины утро Легко, как твое дыхание, И вокруг разливается ясность, Безмятежная и бескрайняя, А золотое солнце, И небосвод высокий, И город, и твой профиль Врываются в мои строки, И глаза мои синими стали От этого неба и моря.
Жила Клеопатра кубинская, Аврора в мантилье синей, Сипанго великой нежности, Золотая жаркая женщина Из пальмовой древесины... И сквозь оранжевый вечер, Лиловый, лимонный вечер Улицами Гаваны, - Словно в сердце ужаленное, Будит мое желание. Не в цветах возродились - в пальмах, Минувших времен плясуньи, Канувшие в забвение...
Плясали они так лихо, Что юбки взлетали к небу, Обнажая стройные ноги. ... От красного пламени румбы, От солнца и винограда Даже глубокой ночью Упоенно поет цикада. Пенье цикад и звезды Ясную ночь буравят, В длинные волосы водорослей Одеты сирены, А еще в лабиринт улыбок И в ожерелье из пены.
Морра глядится в волны, Где изумрудные ноги Сирен неистово рвутся Прочь от морского плена. Гитара под пальцами негра Рассекает закатное небо, И шелком пейзаж сочится, Солнцем, пальмами, аквамарином, Красным пламенем румбы. Плясали они так лихо, Что юбки взлетали к небу, Обнажая стройные ноги. Пенье цикад и звезды Царят над высокой ночью...
Лунный диск в тумане, бред фантасмагорий, А надежда спорит с неизбывным горем.
И волы шагаю медленно и важно, А крестьянин песню затянул протяжно.
Вы, в клубок любовный спутанные нити В песенке креола горестно звените.
"Горцевал под твоим окном я, Но ко мне ты не вышла...Нет, - Лживо сердце твое, мой свет, Я навек твой обман запомню!"
И ползут уныло в ночь под лунной пряжей Старые повозки с хрусткою поклажей.
"Свести счеты хочу с наглецом я, Не страшась бесчисленных бед: Пусть соперник мне даст ответ! Ну, а мы с тобой в храме божьем Самой тяжкой беде поможем: Ты мне дашь послушанья обет!"
На ободье слякоть черная ложится, Старые повозки вязнут поступицу.
Грузные колеса двигаются еле, И глаза воловьи явно погрустнели.
Проклинает возчик - богоматерь, грязь ли? Все равно - колеса накрепко увязли!
Вкруг его повозки возчики столпились, Вызволить из плена колымагу силясь.
В роще ствол тяжелый ненароком добыт: Вот его и надо подложить под обод!
Общие усилья, яростная ругань, В слякоти - громада каменного круга!
Ты кричишь, крестьянин. Ты, как губка, выжат. А волы вздыхают. Грустно губы лижут.
Вызволили обод. Возчики-собратья Едут вновь, мешая стоны и проклятья.
И плывет, сплетаясь, с вздохами и смехом, Песенка, что стала тем проклятым эхом:
"Не надеялся я, видит бог, Что себя целовать ты позволишь; Я смирить свою муку не смог!"
И под эту песню вновь при каждом шаге Горестно вздыхают, плачут колымаги:
"Пляшешь ты, не жалея ног, А меня позабыть готова. А я ведь тобой, право-слово, Надышаться никак не в силах. И сиянью очей твоих милых Эту песнь посвещаю снова!"
Вновь ползут повозки чередой скрипучей Через топь, и слякоть, и песок зыбучий.
Всем пора на отдых. На заводе - смена. Громко загудела хриплая сирена.
Где дробятся тени ветром океанским, Печь пронзает темень факелом гигантским.
Пар летит рычащий к небесам родимым, К ясным звездам - вечным и невозмутимым.
Тянутся повозки, и скрипят их оси, Посреди широких тростниковых просек.
И влекут колеса, тяжелы и грубы, Сладкую поклажу - будущее Кубы!
Земли под кубинским звездным небосводом Янки придавили сахарным заводом.
У ворот завода, где фонарь маячит, Плачут втихомолку, по-кубински стонут, По-кубински плачут Старые двуколки!
Он был ответственным лицом отчизны небогатой, Министр с апостольским лицом и бородой пирата. Ни в чем ему покоя нет, невесел этот опыт, Он запер к чёрту кабинет и сам ушёл в окопы. Спускаясь с партизанских гор, дыша полночным жаром, В чужой стране погиб майор Эрнесто Че Гевара.
В далекой Боливии где-то, В гористом безвестном краю Министра с душою поэта Убили в неравном бою. Молчат партизанские пушки, Клубятся туманы - не дым. В скалистой угрюмой ловушке Лежит он с отрядом своим. Лениво ползут по ущелью Холодные пальцы луны... Он знал - умирать не в постели Министры совсем не должны. Но все свои прерогативы Кому-то другому отдал, И верю, что умер счастливый, Той смертью, которой желал. Гудит над вершинами ветер, Сверкает нетающий снег... Такое случилось на свете В наш трезвый, рассудочный век. Такое, такое, такое, Что вот уже несколько дней Не знают ни сна ни покоя Мальчишки державы моей. В далекой Боливии где-то, В каком-то безвестном краю Министра с душою поэта Убили в неравном бою.
Казалось - жизнь уже совсем погасла, Но в хари, наклоненные над ним, Проклокотали ненависть и астма: "Отчизна или смерть! Мы победим!" ...Дышать не трудно и ступать не больно, Растерзанный дневник лежит в углу... В деревне боливийской, В классе школьном, На холодящем земляном полу Застыл он в позе скрюченной, неловкой, С откинутой в бессмертье головой. А руки? Руки скручены веревкой - Страшится даже мертвого конвой! Ведь это сам Эрнесто Че Гевара! Ужели это он? Не может быть! В наемной своре вспыхивает свара - Да как им удалось его убить? Два года ускользал он от погони, Капканам и ловушкам вопреки. Поверит ли начальник в Пентагоне, Что черви, как он звал их, червяки Орла схватили? Получить награду Не так-то просто - не заплатят зря! Документировать убийство надо, Представить скальп, точнее говоря. Сегодня на Майн-Рида не надейся... Шел разговор меж взрослыми людьми, Что местные утратили индейцы Искусство снятья скальпов, черт возьми, Жаль, что секретной фермы нет в долине, Где век бы свой беспечно доживал Беглец, который в сумрачном Берлине Когда-то русских пленных свежевал. Отличный был бы скальп! Ведь кудри эти По тысячам плакатов знает мир: Красавец со звездою на берете, Повстанческого войска командир. Он мастерам заплечных дел попался, И предложил один из палачей Взять отпечатки этих тонких пальцев, Тем подтвердив, что уничтожен Че. Хотя убитые и неподсудны, Но следствие бы мистер учинил, Да только вот у рейнджеров в подсумках Нет дактилоскопических чернил, Которые бы пальцы испятнали... По правилам палаческих наук, Проверенным недавно во Вьетнаме, Геваре отрубили кисти рук, Потом заспиртовали деловито. Был прислан за руками вертолет, Сопровождая их в Ла-Пас, как свита, Забил кабину оголтелый сброд. Завершена двухлетняя охота... Но разве им понять, зачем герой Взял на себя прикрытие отхода Всей группы, там, в Игере, под горой?! Все кажется его убийцам странным, И руки мертвые в плену стеклянном, Пожалуй, угрожающе чисты. Зачем исчез однажды из Гаваны, Сложив с себя высокие посты? Зачем индейцам, нищим и неверным, Он сердце, нервы, все отдать готов? Зачем? Зачем? Зачем? Да разве черви Когда-нибудь могли понять орлов! Трубит весь мир, что нет его на свете, Однако рейнджеры взвели курки: Им все мерещится, что руки эти Еще сумеют сжать им кадыки. Ты помнишь - "Призрак бродит по Европе" - Из Манифеста вещие слова? Он вырос, он историю торопит, Он властно предъявил свои права. В двадцатом веке "Призрак коммунизма" По Азии, по Африке идет, И по Америке шагает призрак, Что будет трудно, зная наперед. Сегодня этот образ не расплывчат, В разведках - перечень его примет, Листовками товарищей он кличет, Комбинезон он носит и берет. След башмаков впечатывая грубо В песок пустыни или мох болот, Он начал с малой партизанской группой Большой освободительный поход. Романтики! Мечтатели! Поэты! Отчаянные, добрые сердца. Их молодые жизни, как кометы, Пылать готовы, лишь бы не мерцать. Им кажется, что будет повторяться Кубинская победа каждый раз. Вперед! На штурм! В подпольном писке раций Им только этот слышится приказ. Кубинцы, перуанцы, боливийцы Идут, не зная отдыха и сна. Креольские насупленные лица, И вдруг - балтийских глаз голубизна! Да, с ними по дороге испытаний, Сквозь душный зной и сквозь холодный дождь Под псевдонимом партизанки Тани Идет немецких коммунистов дочь, Идет навстречу участи жестокой, Подняв над светлой головой ружье, И Рио-Гранде мутному потоку Стать суждено Петрищевом ее. Я чувствую условность параллелей, Но время их проводит тут и там. Отряд Гевары так далек от цели, И враг за ним шагает по пятам, А я на сердце ощущаю жженье, Так, словно сам в Боливии умру, Так, словно в сорок первом, в окруженье Бреду в бреду к товарищам, к Днепру, Босой, оборванный, в помятой каске, Шагаю к киевскому рубежу, Но клятву повторяю по-испански, Как будто из Мадрида ухожу. Несчастье бесит, набухают раны... Теперь на рубежах иной земли Попали в окруженье партизаны, А Че Гевару в плен поволокли. Запомни, современник: Это было В недавнем шестьдесят седьмом году. Его в сплетенье солнечное били, А он "Мы победим!" шептал в бреду. Его расстреливали душной ночью, Всех коммунистов яростно кляня. Старательно в него стреляли, точно, Как если бы в тебя или в меня. Потом рубили руки И галдели Затем, чтобы не слышать хруст костей Те руки, что оружием владели И по головкам гладили детей, Те руки, что могли махать мачете, Рубя тростник, Рубя тростник, Рубя тростник до судорог в плече. Те руки, что на банковском билете Поставили скупую подпись: "Че", Те руки, что легко стихи писали И у костров светились на огне, Те руки, что в Москве, в Колонном зале Однажды пожимать пришлось и мне. Короткое рукопожатье правой Руки Гевары, жгущейся огнем, Еще, наверно, не дает мне права Как о знакомом вспоминать о нем. Я только современник. Разве мало? А может, и предшественник. Хоть нам Кичиться первородством не пристало, Гевара говорил об этом сам, О том, что мы, в окопах Сталинграда, В десантах И штурмуя города, Предсказывали штурм казарм Монкада Фиделю Кастро, юноше тогда. Карпаты наши были Сьеррой тоже, Встречалось в сводках - "партизаны Че", И так же враг грозился уничтожить Смоленских молодых бородачей. Не потому ль на митинге в колонном, Как латами, гремя комбинезоном, Как будто только что сошедший с гор, Смотрел на Рокоссовского влюбленно Тот странствующий рыцарь и майор?! Я свято берегу воспоминанье, Что бородач был бледный, молодой, Что била током, пальцы мне сминая, Сухая и горячая ладонь. У нашего врага определенно Приемы пропаганды не новы - Где мир вставал, проклятьем заклейменный, Там раздавался вопль: "Рука Москвы!" Рука Москвы - в безмолвье забастовок, Рука Москвы - в подъятых кулаках, Рука Москвы - в порхании листовок, Рука Москвы - в навалах баррикад. Но мы-то, москвичи, побольше знаем: Стремленья века виноваты в том, Что где-то ало запылало знамя И объявился человек с ружьем. Вдруг -яхта "Гранма", Высадка на берег, И полк от горстки храбрых побежал. В Карибском море, между двух Америк, Тогда вонзилась Куба, как кинжал. Но разве рукоять того кинжала (Мачете звался он, а не булат!) Далекая рука Москвы держала, А не Фидель, солдат и адвокат? С ним было десять молодых кубинцев, И был Гевара, аргентинский врач, И самодельным порохом клубился Плацдарм удач и первых неудач. А вы - "рука Москвы!" Да это ж просто Газетный выверт, устарелый трюк, На то, чтоб в мире все собрать геройство, Самой Москве - и то не хватит рук. Она свои уставы и науку Навязывать не станет никому, Но тем, кто борется, протянет руку И всем поделится, что есть в дому. Америки Латинской путь кровавый - Как все пути свободы на земле, Отрубленные кулаки Гевары Грозят врагу... В небьющемся стекле Спирт проработал все морщинки кожи, И ногти затянуло синевой. Улику эту надо б уничтожить, Ведь отвечать придется головой! Но, как ни странно, за семью замками Убийца доказательства хранит Своей вины... Настанет день, И камень, Стекло, железо - все заговорит. Есть черные победы: в сердцевине Таится поражения червяк. В районе Юро, в сумрачной ложбине Такой победой насладился враг. Есть поражения, внутри которых Казалось бы, уж на самом дне Мучительно зажат победы порох - Он должен вспыхнуть в завтрашнем огне Вдруг, Вспомнив, что в Боливии случилось, Знамена расшумятся на ветру, Селитрою воспламенится Чили, Землетрясеньем полыхнет Перу. Гремучей ртутью зреет Аргентина В предчувствии решающих времен, Боготворя, страшась и славя сына, Что всей Америкой усыновлен. Я рос в Москве. Как пионер, мечтал я, Чтоб все событья этих лет и дней, Все Революции и все восстанья История бы связывала с ней. Наивные мечтанья и усилья! У тех, кто борется, Москва в чести, Но есть у Мексики свой Панчо Вилья, Но есть у Кубы свой Хосе Марти. Опять от пульса времени зависим Земного шара шарик кровяной, Не дописав стихов и не отправив писем, Я должен улетать порой ночной, Случилось все так быстро, так нежданно - Ни сном, ни духом не гадал вчера, Что сахарные головы Гаваны Увижу завтра в семь часов утра. И вот уже крыло роднится с тучей И небосвод, как твердь, прильнул к плечу. Не зря считается, что я везучий,- На Кубу легендарную лечу. Отъезд поспешный мне напомнил пору, Когда мы исчезали, не простясь, И тишина, звенящая, как шпора, С беспечным миром обрывала связь. Родные много позже узнавали О каменистом горном перевале, Где мы рубили свастики паучьи, До мировой войны вступив в бои. Вот подрастешь - и, может быть, получишь Прощальные послания мои. Три континента сердцем я обшарил: Нил, Волга, Эльба, Красная река... И только западного полушарья Не удалось мне повидать пока. Когда-то я мечтал на Метрострое, В тридцать четвертом, кажется, году, Что с бригадой комсомольцев, Комсомольцев-добровольцев, Тоннелем землю по оси пророю, До самой до Америки дойду. Какая это долгая работа! Мы начали - продолжат сыновья. В мерцающем тоннеле самолета В ночную смену заступаю я. Вселенная! Созвездьям дай меняться И горизонт зарею оторочь. Длиннейшая - часов на восемнадцать - У нас запрограммирована ночь. Катают вагонетку между кресел Две девушки в спецовках неземных, Все замечательно... А ты невесел... О чем задумался? Зачем притих? Не поздно ли судьбу свою протиснул Я через узкую земную ось? К таинственной Америке Латинской Так долго землю проходить пришлось! Корю себя, что не сумел я раньше, Пять лет назад, проделать этот путь, До ночи той, когда на диком ранчо Фашист всадил в Гевару десять пуль. Теперь мы знаем, кто его убийцы,- Прощенные особо жестоки - Да это же изменники-кубинцы, Обмененные на грузовики. Давно известно, что у Революций Велик великодушия запас, Но вражьи слезы в пули отольются И засмеются, убивая нас. Я рассуждаю, кажется, как мальчик, О жизни Дон-Кихота наших дней, Как будто мог бы я переиначить Судьбу Гевары, став поближе к ней, Как будто мог я подсказать, где надо Пройти побезопасней между скал. В далекий путь седлая Россинанта, Советников гидальго не искал. Был Че упрям, отчаян и неистов, Всемирною семьею коммунистов Для подвига взращенное дитя. Он шел сквозь ночь дорогой каменистой, Горящим сердцем высоко светя. А промахи, ошибки? Поздновато Сегодня подправлять его шаги. Он навсегда остался нашим братом, И жаждут нас убить одни враги. Ночь кончилась... Похож на дым сигары Рассвет в Гаванском аэропорту. Мы снова встретились: портрет Гевары В берете и с сигарою во рту. Товарищи кубинские поэты, Как быстро мы сдружились и сошлись! За сутки пролетев три части света, Я спутал вашу даль и нашу близь, И в полдень, полный влажности и зноя, Мы на Ведадо разговор вели С московской откровенностью ночною, Поскольку в ночь вплывал мой край земли. Как мы сердца друг другу открывали По вечерам, когда в Москве рассвет, Танцуя на июльском карнавале Под звон гитар и росплески ракет. Но всюду - на плантациях, на пляже, В зеленых двориках пустынных вилл - Один какой-то общий нерв на страже Как бы под током постоянным был. В пяти минутах самолета - Штаты, А значит, зоркий глаз необходим. Фидель с Геварой вышли на плакаты: "Отчизна или смерть! Мы победим!" Тревога нас объединяла тоже В час откровенных споров и бесед, Хоть ваша Революция моложе - На целый век - на сорок с лишним лет. У Революций Общие тревоги, Но разное звучание имен, У Революций Разные пороги, Но общий ветер в парусах знамен, У Революций Общие надежды, Но сроки и пароли не одни, У Революций Разные одежды, Но песни по звучанию одни. Притихли барабаны и гитары, Распался серпантина легкий плен, Когда взялся читать стихи Гевары Неугомонный Николас Гильен. Я понял, что души не успокою, Пока на русский не переведу Стихов, написанных его рукою До Кубы - в пятьдесят шестом году. Еще мечтая о великом деле, Готовя яхту "Гранма" - весь их флот, Стихи назвал Гевара "Песнь Фиделю". Послушайте их точный перевод: "Пойдем Встречать зарю на острове твоем, Похожем на зеленого каймана... Рванемся в бой неведомым путем. Пойдем И, все преграды прошибая лбом, Увенчанным повстанческой звездою, Победу вырвем или смерть найдем. Когда раздуешь тлеющие угли Костра И вздрогнут, пробудившись, джунгли, Когда ты берег огласишь пальбой, И мы - с тобой! Когда пообещаешь ты народу Аграрную реформу и свободу И гуахиро увлечешь борьбой, И мы - с тобой! Когда свершится - поздно или рано Сверженье ненавистного тирана, Навяжешь ты врагу последний бой, И мы - с тобой! Опасен недобитый хищник будет, Но за тобой пойдут простые люди, Горды солдатской честною судьбой. И мы - с тобой! Мы победим во что бы то ни стало, Гавана слышит клич твой боевой. Дай мне винтовку И укрытье в скалах, И больше ничего. А если нас постигнет неудача, Мы встретим поражение не плача, Платком кубинским бережно накроем Останки воевавших как герои За честь Америки - она светлей всего: И больше ничего..." Я пережил нелегкие минуты, Переводился трудно этот стих, Запястья разболелись так, как будто Армейским тесаком кромсали их. Не знаю, это стих обыкновенный, Прекрасный, слабый иль еще какой, Но строки - словно вздувшиеся вены, И созданы они его рукой, Его рукой, Отрубленной в Игере, В ложбине Юро, В шестьдесят седьмом, Рукой, приговоренной в высшей мере, И воровато спрятанной потом. Не знает мир, куда и как исчезли Отрубленные руки храбреца. А если их еще найдут? А если Легенде о Геваре нет конца? Чудес и яви близкое соседство Отличье века, нашей жизни суть. Легенда есть, что вырванное сердце, Как факел, людям осветило путь. Продолжим нить легенды этой старой Фактическою справкою о том, Как возвратились руки Че Гевары На остров Кубу, В свой походный дом. Еще и года не прошло с момента Разгрома партизан, Убийства Че - В Боливии, из сейфов президента Дневник бойца таинственно исчез, Исчез - и оказался вдруг в Гаване И, перелистан всеми на миру, Печальными и чистыми словами Затрепетал, как знамя на ветру. И после заточенья и разлуки Путями, не известными пока, Вернулись Заспиртованные руки Вослед за возвращеньем дневника. Те руки, что могли махать мачете, Рубя тростник, Рубя тростник, Рубя тростник до судорог в плече. Те руки, что на банковском билете Поставили скупую подпись: "Че". Я в нарушение сюжетных правил Не расскажу подробно, кто и как Реликвию в Гавану переправил. То был наш новый друг И старый враг. Он был причастен - верьте иль не верьте К охоте на Гевару. А потом Прочувствовал величье этой смерти И стал ее курьером и рабом. На тропах наших виражи крутые, Порою - только из беды в беду. В колоннах мира - не одни святые, И это следует иметь в виду. Но мы идем. И нас все больше в мире. Мы жаждем, чтоб во всех краях земли Все сгорбленные плечи распрямили, И все слепые зоркость обрели. Себя всегда судить готовы строго, Мы остаемся добрыми к другим, Мы верим, что священная тревога, Владея нами, передастся им. Вся наша жизнь - подобие залога: "Отчизна или смерть! Мы победим!" Ну вот и вся легенда о Геваре И о его отрубленных руках. Мы о живом о нем погоревали, А он уже как памятник в веках. Но расстановка сил не изменилась - Есть жизнь и смерть, Война и мир, Они и мы, Звезда-земля дымится, как дымилась В противоборстве пламени и тьмы. Враг держит нас, как прежде, на прицеле, На ближних и на дальних рубежах, А все же руки смерти не сумели Бессильных рук Гевары удержать, Но кто поверит, что в них силы нету? Его характер мягок был и крут. Из крепких рук героя эстафету Сегодняшние рыцари берут. Когда ты в их глазах заметишь слезы, Отшутятся - сражений горек дым. Над южным континентом слышен лозунг: "Отчизна или смерть! Мы победим!"
Отправлено: 18.06.08 16:07. Заголовок: В семье родился небо..
В семье родился небогатой, Но жил в достатке без греха, Отец - Эрнесто непредвзятый, Работал и учил тебя.
Мать Селия всю жизнь любила, С тобой всё детство провела, От астмы, словно врач лечила, С болезнью сам сражался не щадя.
Читал, болея, часто много, Играл и в регби, и в футбол, Ты победить хотел борясь с злым роком, И побеждал, превозмогая боль
Смерть бабушки немного изменила, Теперь не архитектор Ты, а врач, А путешествие в Америку убило, Ту мысль, что победит на свете рвач.
Уж вскоре в Гватемале оказался, Там в нищете, убогости Ты жил, Но для другого в мире появился - Из Мексики на Кубу - победил.
Твои идеи свет весь покорили, Ты совершенен, Сартр говорил, Борьбу вёл с США, что мир весь подчинили, Однако страх не ведом - силу силой бил.
Нельзя с врагом бороться безоружным, А смерти просто нет, есть только жизнь, И на войне быть можно благородным, Удел богатых слово пацифизм.
Солдатом вновь сражался в Конго, В Боливии как Команданте воевал, Но предан боливийцем - смерть порочна, Всё ж жил не зря и умирал.
Уютный дом в Буэйнос-Айрос, Ты променял на джунгли - Че! Покинул Аргентину дом гаучос, С равнин взобрался в горы что в Сьерре.
К борьбе стремился за свободу, За честность, справедливость для людей, Но видел ты проходят годы, А мир бесчестья всё сильней.
Капитализма тёмную ты видел силу, Который Арбенса безжалостно смещал, И доказал всему простому миру, Борьба есть жизнь и на примере доказал!
Борьба с плантатором богатым, С банкиром, что деньгами подчинил, Почин за образец был взятым, И много, множество Вьетнамов получил!
А в веке двадцать первом, нашем, Стал знаменем, легендой, выиграв бой, И знай, весь капитал, так просто скажем, Тебя не победит, ты всё равно живой!
Осталось твоё имя, символ, образ, Флаг антиглобалистов, голос и призыв, Он ещё даст монополизму мощный тормоз, И будет взрыв, который уничтожит миф.
Всё ж через сорок лет известно твоё знамя, Враги тебя бояться потому и лгут, Но вскоре всю вселенную охватит пламя, И победителем бесчеловечья станет труд.
Есть продолжатели и ныне с импульсом согласны, Друг Кастро жив, Моралес, Чавес с ним, Весь мир поднимется подвластный, Падёт великий, грозный, новый Рим!
Отправлено: 06.08.08 21:31. Заголовок: Если Гавану ..
Если Гавану окинуть мигом — рай-страна, страна что надо. Под пальмой на ножке стоят фламинго. Цветет коларио по всей Ведадо. В Гаване все разграничено четко. у белых доллары, у чёрных — нет. Поэтому Вилли стоит со щёткой у "Энри Клей энд Бок, лимитед". Много за жизнь повымел Вилли — одних пылинок целый лес, — поэтому волос у Вилли вылез, поэтому живот у Вилли влез. Мал его радостей тусклый спектр: шесть часов поспать на боку, да разве что вор, портовой инспектор, кинет негру цент на бегу. От этой грязи скроешься разве? Разве что стали б ходить на голове. И то намели бы больше грязи: волосьев тыщи, а ног — две. Рядом шла нарядная Прадо. То звякнет, то вспыхнет трехвёрстый джаз. Дурню покажется, что и взаправду бывший рай в Гаване как раз. В мозгу у Вилли мало извилин, мало всходов, мало посева. Одно- единственное вызубрил Вилли твёрже, чем камень памятника Масео: "Белый ест ананас спелый, чёрный — гнилью мочёный. Белую работу делает белый, чёрную работу — чёрный". Мало вопросов Вилли сверлили. Но один был закорюка из закорюк. И когда вопрос этот влезал в Вилли, щётка падала из Виллиных рук. И надо же случиться, чтоб как раз тогда к королю сигарному Энри Клей пришёл, белей, чем облаков стада, величественнейший из сахарных королей. Негр подходит к туше дебелой: "Ай бэг ёр пардон, мистер Брэгг! Почему и сахар, белый-белый, должен делать черный негр? Чёрная сигара не идет в усах вам — она для негра с чёрными усами. А если вы любите кофий с сахаром, то сахар извольте делать сами2. Такой вопрос не проходит даром. Король из белого становится жёлт. Вывернулся король сообразно с ударом, выбросил обе перчатки и ушёл. Цвели кругом чудеса ботаники. Бананы сплетали сплошной кров. Вытер негр о белые подштанники руку, с носа утершую кровь. Негр посопел подбитым носом, поднял щётку, держась за скулу. Откуда знать ему, что с таким вопросом надо обращаться в Коминтерн, в Москву?
Отправлено: 06.08.08 21:35. Заголовок: Пляж. Белый песо..
Пляж. Белый песок. Океанится гладь... Куба – Свобода, тебя не узнать, Как ты чудесно похорошела! Самбой обточено смуглое тело, Кудряво-пружинно улыбки несут - Само дружелюбие выросло тут. Эмоции, смех, пляска ног, взмахи рук Вдоль Малекона – лег берег вокруг, Который Гавану волной обнимает, На набережной – красота, отдыхают... И кофе… Такой аромат, вплоть до дрожи… Cеньор! Мне ещё! Выпью чашечку… Боже… Спокойно как… И удивительно вкусно! А вот после пятой становится грустно, И Солнце огромно садится в волну… Эй, Куба, красотка! До вечера! Жду! А вечером – жизнь разливается морем. А вечером остров забудет все горе, Поправив прическу и белые брюки. Ритмично-веселые музыки звуки Движения тел и сердец пробуждают. И все удивительно в такт попадают… Хэм! Старина! Хороша как таверна, Уютно… Мне – ром и «Мохито», во-первых… «Дайкири», мороженое и «Маргариту»... Тут Хэм с фотографии глянул сердито: "Ну-ну... А не много ли?.." Что ж , тоже верно... Он прав, вечерами он жил здесь в таверне... Пожалуй, я ромом одним угощусь, Огонь капли рома сжег весело грусть... И улочек узких изгибы ложатся, Улыбками встречных прохожих струятся, Зовут за собой в ширь тропической ночи... Я утром к "Мохито" вернусь, между прочим... Хэм Кубу любил... Я его понимаю… Она – словно соло на флейте играет Всем солнечно-пальмовым ярким сердечком. Там пальмы такие… Зовут нас в беспечность, И в отдых, и в волны, и в бесконечность…
Все даты в формате GMT
-4 час. Хитов сегодня: 0
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме